Великодушие и фундаментальное смирение (самопознание) – неразлучные добродетели. Великодушие без смирения есть гордыня, смирение без великодушия есть малодушие.

Нужны чистое сердце, сильная воля и просвещённый разум, чтобы на практике не порвать сокровенную связь, соединяющую эти две добродетели.

Великодушие и смирение идут рука об руку. Чем больше мы говорим о смирении, тем больше мы должны говорить о том, что важный аспект этой добродетели – осознание собственного достоинства и собственного таланта. Чем больше мы говорим о великодушии, тем больше мы должны говорить о том, что наше достоинство и наши таланты – это Божии дары.

Смирение признаёт силу и величие человека, но видит в них дар Божий. Видеть в силе и величии человека дар Божий – не значит отрицать силу и величие человека. Смирение не отрицает их, а посвящает их Богу.

Признание собственного таланта, как и признание собственного достоинства, – это проявление не только великодушия, но и смирения, ибо это приближает нас к истине о себе самих. Мы должны смиренно признать собственные таланты. Признавая собственные таланты, мы благодарим Бога, сотворившего нас. Не признавать своих талантов – это не смирение, а неблагодарность.

Скромность не должна препятствовать смирению. Смирение важнее скромности. «Совершенное смирение освобождает от скромности, – пишет британский писатель Клайв Льюис. – Если Бог нами доволен, мы и сами, в новом, не похожем на земной, смысле, можем быть довольны собой».

Чтобы понять, как переплетаются великодушие и смирение, нужно созерцать эти две добродетели в жизни лидеров. Возьмем пример Александра Исаевича Солженицына:

Великодушие:

• Уникальное чувство миссии. «Я хотел стать памятью народа, который постигла большая беда» [1]
• Исключительная надежда на успех. «Во всякую минуту книга столь же кончена, сколь и не кончена, можно кинуть её, можно продолжать, пока телёнок шею свернёт о дуб или пока дуб затрещит и свалится. Случай невероятный, но я очень его допускаю».[2]
• Острое чувство собственного достоинства. Солженицын обладал острым чувством собственного достоинства в те времена, когда советское тоталитарное государство это достоинство подавляло в каждом человеке и до невиданной раньше степени. Чувство собственного достоинства позволяло Солженицыну оставаться совершенно спокойным при гнуснейшей клевете со стороны как советской власти, так и западных либералов.
• Величие вдохновляющее. «Самые проницательные и художественно одарённые современники Солженицына, восхищаясь им как писателем, не скрывали своего потрясения от знакомства с Солженицыным-человеком. Первой, кажется, разглядела его особую природу Анна Ахматова. “Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…” Ещё не были написаны “Архипелаг”, “Красное Колесо”, не случилось второго ареста и изгнания, но Ахматова всё угадала».[3]
• Величие возвышающее. «Носитель – не культуры, не учения. Нет.Самой России… Живя с ним (даже только два дня), чувствуешь себя маленьким, скованным благополучием, ненужными заботами и интересами (…). Величие Солженицына: он дает масштаб, и, проведя с ним один день, снова начинаешь ужасаться торжеству маленького в мире, слепоте, предвзятости и т.д.»[4]
• Величие пугающее. «Он – мера. Я знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные масштабы, а они могут и испугать» (Александр Твардовский)[5]
• Величие побеждающее. «Один человек – и вся эта почти космическая машина лжи, тупости, жестокости, уничтожения, заметания всех следов. Вот это поединок. Такое бывает раз в тысячу лет. И в каждой фразе мы слышали, на чьей стороне победа. Победа не триумфаторская, какие только и знал этот режим, – я бы сказала: Пасхальная победа, прошедшая через смерть к воскресению. В повествовании “Архипелага” воскресали люди, превращённые в лагерную пыль, воскресала страна, воскресала правда (…). Эту взрывающую мирозданье силу воскресения никто, вероятно, так передать не мог. Воскресение правды в человеке – и правды о человеке – из полной невозможности того, чтобы это случилось».[6]

Смирение:

• Самопознание. «Когда я боролся один на один с коммунистическим режимом, я понимал, что это не я борюсь, что я – муравей, чтобы такую борьбу выдержать, что я только орудие в иных руках».[7]
• Самопознание. «Я в своей жизни эту направляющую руку, этот очень светлый, не от меня зависящий, смысл привык с тюремных лет ощущать. Броски моей жизни я не всегда управлялся понять вовремя, часто по слабости тела и духа понимал обратно их истинному и далеко-рассчитанному значению. Но позже непременно разъяснялся мне истинный разум происшедшего – и я только немел от удивления. Многое в жизни я делал противоположно моей же главной поставленной цели, не понимая истинного пути, – и всегда меня поправляло Нечто. Это стало для меня так привычно, так надёжно, что только и оставалось у меня задачи: правильней и быстрей понять каждое крупное событие моей жизни».[8]
• Самопознание. «До ареста я тут многого не понимал (…). Страшно подумать, чтó б я стал за писатель (а стал бы), если бы меня не посадили». [9]
• Самопознание. «У Солженицына несомненное сознание своей миссии, но именно из этой несомненности – подлинное смирение».[10]
• Служение. «Рядом с тобою – человек, принявший всё бремя служения, целикомотдавший себя».[11]
• Служение. «Я не имел права считаться с личной точкой зрения и чтó обо мне подумают (…), а лишь из того исходить постоянно, что я – не я, и моя литературная судьба – не моя, а всех тех миллионов, кто не доцарапал, не дошептал, не дохрипел своей тюремной судьбы, своих лагерных открытий».[12]
• Служение. «Тут началась ссылка и тотчас же в начале ссылки – рак. Осенью 1953 года очень было похоже, что я доживаю последние месяцы. В декабре подтвердили врачи, ссыльные ребята, что жить мне осталось не больше трёх недель.

Грозило погаснуть с моей головой и всё моё лагерное заучивание.

Это был страшный момент моей жизни: смерть на пороге освобождения и гибель всего написанного, всего смысла прожитого до тех пор (…).

Эти последние обещанные врачами недели мне не избежать было работать в школе, но вечерами и ночами, бессонными от болей, я торопился мелко-мелко записывать, и скручивал листы по нескольку в трубочки, а трубочки наталкивал в бутылку из-под шампанского. Бутылку я закопал на своём огороде – и под Новый 1954 год поехал умирать в Ташкент.

Однако, я не умер (при моей безнадёжно запущенной остро-злокачественной опухоли это было Божье чудо, я никак иначе не понимал. Вся возвращённая мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель)».[13]

СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА

---

[1] Людмила Сараскина, Александр Солженицын

[2] Александр Солженицын, Бодался телёнок с дубом

[3] Людмила Сараскина, Александр Солженицын

[4] Александр Шмеман, Дневники

[5] Людмила Сараскина, Александр Солженицын

[6] Ольга Седакова, Сила, которая нас не оставит, Фома, 12/2008

[7] Александр Солженицын, Выступление в Калужской Областной библиотеке 23 мая 1998

[8] Александр Солженицын, Бодался…

[9] Александр Солженицын, Бодался…

[10] Александр Шмеман, Дневники

[11] Александр Шмеман, Дневники

[12] Александр Солженицын, Бодался…

[13] Александр Солженицын, Бодался…

–