Фёдор Михайлович Достоевский родился 30 октября (11 ноября) 1821 года в Мариинской больнице для бедных Московского воспитательного дома, где его отец состоял главным врачом. Михаил Андреевич прошёл Отечественную войну, слыл человеком вспыльчивым, подозрительным и угрюмым. Его болезненная и кроткая жена, Мария Фёдоровна, из купеческого рода Нечаевых, благоговела перед ним.

От брака Михаила Андреевича и Марии Фёдоровны Достоевских родились восемь детей. Фёдор был вторым ребенком в семье.

Вместе с чином коллежского асессора весной 1827 года Михаил Андреевич получил право на потомственное дворянство. Он приобрёл село Даровое в Тульской губернии в 150 км от Москвы. Летом 1832 года дети впервые познакомились с русской деревней.

Достоевский на всю жизнь запомнил радостные годы своего детства. За три года до смерти, начав создавать свой последний роман «Братья Карамазовы», он вложил в биографию старца Зосимы отголоски собственных детских впечатлений: «Из дома родительского вынес я лишь драгоценные воспоминания (…). Да и от сáмого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное (…). Была у меня тогда книга, священная история, с прекрасными картинками под названием “Сто четыре священные истории Ветхого и Нового завета”, и по ней я и читать учился. И теперь она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память сохраняю».[1] Достоевский действительно учился читать по этой книге, и когда лет за десять до смерти он достал точно такое же издание, то очень обрадовался и хранил его как реликвию.

Воспоминания детства… О них говорит и Алёша Карамазов в речи, обращённой к товарищам Илюшечки – школьникам, у камня после похорон мальчика: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома. Вам много говорили про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохранённое с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасён человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение».[2] Воспоминания о детстве помогли Достоевскому впоследствии перенести эшафот и каторгу.

В 1837 году Мария Фёдоровна Достоевская, не дожив до тридцати семи лет, умерла от чахотки. Фёдору тогда было 16 лет. Смерть жены сломила Михаила Андреевича. Он решил подать в отставку, переехать с младшими детьми в деревню, а старших, Михаила и Фёдора, поместить в Инженерное училище в Петербурге. Михаил и Фёдор хотели заниматься литературой, но отец считал, что писательство не сможет обеспечить их будущее.

Фёдор выдержал экзамен и в январе 1838 года поступил в Инженерное училище. Михаил не был принят по состоянию здоровья и отправился в Ревель, в инженерную команду. Между братьями завязалась живая переписка.

Учёба в училище тяготила Достоевского, который не испытывал никакого призвания к будущей службе. Он чувствовал в себе творческие силы и томился от невозможности их применить. Всё свободное от занятий время он уделял чтению. Мелькали великие имена, сменялись восторги, кипело воображение. В хаотической смене впечатлений и увлечений постепенно намечалась главная тема, а вместе с ней и будущее призвание. В письме брату Михаилу 18-летний Фёдор пишет: «Я в себе уверен. Человек есть тайна. Её надо разгадать, и ежели будешь её разгадывать всю жизнь, то не говори, что по­терял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».^[3]

Летом 1839 года пришло письмо отца о близящемся разорении, а за письмом – известие о его неожиданной кончине: Михаила Андреевича убили крепостные крестьяне в отместку за жестокое обращение. В насильственную смерть отца Достоевский не мог поверить до конца своих дней. Образ жестокого крепостника противоречил тому образу отца – гуманного и просвещённого человека, который Достоевский хранил в своём сердце. Впрочем, 18 июня 1975 года в «Литературной газете» появилась статья советского историка Германа Фёдорова «Домыслы и логика фактов», в которой он показал на основе найденных архивных документов, что Михаил Андреевич Достоевский не был убит крепостными, а умер в поле около Дарового своей смертью от «апоплексического удара».

По окончании училища в 1843 году Достоевский был зачислен полевым инженером-подпоручиком в Петербургскую инженерную команду.

В последующие годы в душе писателя происходят глубокие изменения. Казалось бы, недавно мечтавший о средневековых рыцарях, он пишет «Бедных Людей», роман о жалком петербургском чиновнике. До той поры Достоевский жил в романтических мечтах о далёких странах, былых временах, о доблестях и подвигах. Его влекло всё таинственное, фантастическое, необыкновенное. Вдруг глаза его открылись и он понял: нет ничего фантастичнее действительности, нет ничего фантастичнее серых улиц Петербурга. Эту минуту он называет своим рождением.

В фельетоне 1861 года «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевский описал своё «видение на Неве»: «Я как будто что‑то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но ещё не осмысленно; как будто прозрел во что‑то новое, совершенно новый мир, мне незнакомый и известный только по каким‑то тёмным слухам, по каким‑то таинственным знакам. Я полагаю, что в эти именно минуты началось мое существование (…). Скажите, господа, не фантазёр я, не мистик я с самого детства? Какое тут происшествие, что случилось? Ничего, ровно ничего, одно ощущение».[4]

Вдохновителем Достоевского был Гоголь, автор повести «Шинель», опубликованной в 1843 году, где речь также идёт о жалком петербургском чиновнике. Гоголь выводит из обыкновенного необыкновенное (абсурдное, гротескное, противное). «Из великих русских писателей Достоевский непосредственно примыкает к Гоголю, – пишет Бердяев, – особенно в первых своих повестях. Но отношение к человеку у Достоевского существенно иное, чем у Гоголя. Гоголь воспринимает образ человека разложившимся, у него нет людей, вместо людей – странные хари и морды (…). Достоевский же целостно воспринимал образ человека, открывал его в самом последнем и падшем».^[5]

Достоевский учился технике романа у Бальзака: в январе 1844 года, менее чем за год до увольнения с военной службы, он завершил первый неподписанный перевод на русский язык романа «Евгения Гранде» французского писателя.

Достоевский четыре раза переписывает «Бедных людей», его мучит жажда совершенства. В мае 1845 года повесть готова. По совету приятеля, литератора Григоровича, он отнёс рукопись Некрасову. Некрасов и Григорович, не отрываясь, прочли вслух весь роман, поздно ночью прибежали к автору и бросились его обнимать. После их ухода, взволнованный Достоевский не мог заснуть. Некрасов передал рукопись Белинскому, который пожелал познакомиться с начинающим писателем.

Достоевский радушно был принят в кружок Белинского и стал знаменитым ещё до публикации романа Некрасовым в январе 1846 года. Через много лет Достоевский вспоминал слова Белинского в «Дневнике писателя»: «“Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!” (…) Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая её, укреплялся духом. Теперь ещё вспоминаю её с восторгом».^[6]

Следующее произведение, «Двойник», было встречено непониманием. Восторженное признание гения Достоевского сменилось разочарованием и недовольством. Белинский изменил своё прежде благоприятное отношение к начинающему писателю.

Весной 1846 года писатель Алексей Плещеев знакомит Достоевского с русским фурьеристом Михаилом Петрашевским. В кружке Петрашевского Достоевский сближается с Николаем Спешневым, называвшим себя коммунистом. Весной 1849 года сложился особый литературно-музыкальный кружок Сергея Дурова, в который входили наиболее радикальные петрашевцы, в том числе Достоевский, Плещеев и Спешнев. Целью этого тайного общества было создание нелегальной типографии и осуществление государственного переворота.

В кружке Дурова Достоевский несколько раз читал запрещённое «Письмо Белинского Гоголю 15 июля 1847 года», в котором Белинский под влиянием Фейербаха не скрывал своё отношение к религии: «Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище (…) страны, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей (…). Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это (русский народ) по натуре глубоко атеистический народ».

Достоевский страстно – всем сердцем – принял атеистическое учение Белинского. Детская вера оказалась хрупкой. Ни в одном из его произведений до каторги не поднимается религиозный вопрос.

«Нечаевым, – говорит Достоевский, – вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы (…) во дни моей юности». Как известно, Нечаев был основателем революционного общества 60-х годов и автором «Катехизиса революционера». Нечаевцы хотели опутать всю Россию сетью тайных ячеек, возмутить массы, поднять кровавый бунт, свергнуть правительство, уничтожить религию, семью, собственность.

Революционная ячейка с тайной типографией и программой пропаганды восстания, действительно, была близка к нечаевской организации. В своём обличительном романе Достоевский с потрясающим реализмом описывает «Бесов», потому что и сам был когда-то в их числе.

Центральной фигурой дуровского кружка был Спешнев, человек, оказавший на Достоевского огромное влияние. Спешнев происходил из богатой семьи и привлекал всеобщее внимание своей симпатичной наружностью. У него был роман с помещицей Анной Савельевой, которая, покинув мужа и двух детей, уехала с ним заграницу, где покончила с собой. Спешнев прожил заграницей четыре года. Он проповедовал социализм, атеизм, терроризм, и был одним из первых русских, познакомившихся с «Манифестом коммунистической партии» (1848) Маркса и Энгельса.

Спешнев умел поддержать разговор, при том, что сам больше слушал, чем говорил. К гостям он был приветлив и внимателен, но при этом всегда холоден и сдержан. Понятно, что коммунисту Спешневу либеральная болтовня в кружке Петрашевского не могла нравиться. Очень вероятно, что именно по его инициативе выделилась группа Дурова. Холодный и таинственный красавец Николай Спешнев полностью завладел душой молодого писателя. Достоевский чувствовал не только обаяние этого странного человека, но и его демоническую силу, которую увековечил впоследствии в «Бесах», в образе Николая Ставрогина.

Вскоре после публикации «Белых ночей» ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе других петрашевцев был задержан и помещён под арест на 8 месяцев в Петропавловской крепости.

Суд признал Достоевского «одним из важнейших преступников» за чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского». Военно-судная комиссия приговорила Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием». Через неделю смертный приговор Достоевскому был отменён по заключению генерал-аудиториата «ввиду несоответствия его вине осуждённого» с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. Император Николай I заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырёхлетним с последующей военной службой рядовым. Помиловав приговорённых к смерти заговорщиков, Николай I пожелал, чтобы это помилование было объявлено на площади после совершения обряда казни. При инсценировке казни один из приговорённых, Николай Григорьев, сошёл с ума.

«Всем нам прочли смертный приговор, – пишет Достоевский брату Михаилу, – дали приложиться ко кресту, переломили над головами шпаги и устроили нам предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моём, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что Его Императорское Величество дарует нам жизнь».[7]

Ощущения, которые Достоевский испытывал на эшафоте, отражены в одном из монологов князя Мышкина в романе «Идиот». Эшафот был огромным событием в душевной жизни писателя, жизнь его «переломилась», прошлое кончилось, началось другое существование. На эшафоте Достоевский напряжённо почувствовал божественную тайну бытия, благодать жизни. О благодати жизни, которая выше смысла, выше оправдания, говорит и князь Мышкин, и Ипполит в «Идиоте», и Макар Долгорукий в «Подростке», и старец Зосима в «Братьях Карамазовых». Грешники Достоевского спасаются любовью к «живой жизни».

Во время короткого пребывания в Тобольске на пути к месту каторги жёны сосланных декабристов устроили встречу писателя с другими этапируемыми петрашевцами и через капитана Смолькова передали каждому Евангелие с незаметно вклеенными в переплёт деньгами (10 рублей). Свой экземпляр Евангелия Достоевский хранил всю жизнь как реликвию.

23 января 1850 года Достоевский прибыл в Омскую каторжную тюрьму. Переписка с братом Михаилом прерывается на четыре года. Впоследствии он писал другому брату Андрею: «А эти четыре года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу. Что за ужасное было это время, не в силах я рассказать тебе, друг мой. Это было страдание невыразимое, бесконечное, потому что всякий час, всякая минута тяготела, как камень, у меня на душе».[8]

Воспоминания об этих страшных годах послужили материалом для романа «Записки из Мёртвого Дома» и для эпилога к роману «Преступление и наказание». Четыре года каторги, четыре года «страдания невыразимого, бесконечного» стали поворотным пунктом в духовном развитии писателя. В Омском остроге началось «перерождение убеждений».

«Перерождение» началось с беспощадного суда над самим собой и над всей прошлой жизнью. В казарме, в «общей куче», среди крика и гама «ста пятидесяти врагов», писатель замкнулся в себе. «Помню, что всё это время, несмотря на сотни товарищей, я был в страшном уединении, и я полюбил, наконец, это уединение. Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь, перебирал всё до последних мелочей, вдумывался в моё прошлое, судил себя неумолимо и строго, и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде (…). Я ждал, я звал поскорее свободу, я хотел испробовать себя вновь на новой борьбе».[9]

Достоевский не стал верующим на каторге, но он точно вышел из неё с невероятной жаждой веровать.

В конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск. Вскоре из Петербурга туда прибыл новый окружной прокурор, барон Врангель. Он знал Достоевского по роману «Бедные люди» и привёз ему посылку и письма. Они подружились.

В Семипалатинске у Достоевского начался роман с Марией Дмитриевной Исаевой, которая была замужем за местным чиновником Александром Ивановичем Исаевым, горьким пьяницей. Через некоторое время Исаева перевели на место смотрителя трактиров в Кузнецк. В августе 1855 года Фёдор Михайлович получил письмо из Кузнецка: муж Марии скончался после долгой болезни.

Надеясь на помилование нового императора Александра II, Фёдор Михайлович написал письмо своему давнему знакомому, герою Севастопольской обороны генерал-адъютанту Эдуарду Тотлебену, с просьбой о ходатайстве перед императором. В день коронации Александра II, 26 августа 1856 года, бывшим петрашевцам было объявлено прощение. Тем не менее, Александр II приказал установить за писателем тайный надзор до полного убеждения в его благонадёжности.

Достоевский обвенчался с Марией Исаевой в Кузнецке. В 1859 году он с женой и приёмным сыном Павлом вернулся в Петербург.

Вторым литературным «дебютом» Достоевского стала публикация «Записок из Мёртвого дома». Для его современников «Записки» стали откровением. До Достоевского никто не касался темы жизни каторжников. Одного этого произведения было достаточно, чтобы писатель занял достойное место как в русской, так и в мировой литературе.

Летом 1862 года Достоевский впервые отправляется за границу, посещает Германию, Францию, Англию, Швейцарию, Италию и Австрию. Несмотря на то, что главной целью путешествия было лечение на немецких курортах, в Баден-Бадене писатель увлёкся игрой в рулетку и погряз в долгах.

Хотя его жена тяжело болеет, часть второй поездки по Европе летом 1863 года Достоевский провёл с молодой эмансипированной особой Аполлинарией Сусловой («инфернальной женщиной» по словам писателя), с которой также встречался в 1865 году в Висбадене. Любовь Достоевского к Сусловой, их сложные отношения и привязанность писателя к рулетке нашли отражение в романе «Игрок».

«Записки из подполья» знаменуют новый этап в развитии таланта Достоевского. Подпольщик – не революционер, поскольку лишён всякой воли. Он инертная личность, подавленная сознанием зла в мире и невозможности его преодоления. Бессилие превращает в ненависть его любовь к человечеству. Он несчастен и жалок. Он получает удовольствие от того, что мучит себя и других. Это жестокая книга о ненависти и отчаянии. Достоевский осознаёт моральную трагедию, которая угрожает ему, если он окончательно не вернётся к Богу.

В 1864 году ушли из жизни жена и старший брат писателя. В феврале 1865 года, через полгода после смерти брата, прекратилось издание «Эпохи», журнала, который братья выпускали с 1863 года. Взяв на себя ответственность за долговые обязательства «Эпохи», Достоевский вынужден был согласиться на кабальные условия договора по публикации всех написанных на то время сочинений с издателем Фёдором Стелловским.

Первые главы романа «Преступление и наказание» вышли в начале 1866 года в журнале «Русский вестник». Последующие печатались из номера в номер. Жёсткие условия контракта со Стелловским, по которым писатель должен был предоставить ему новый неопубликованный роман («Игрок») к 1 ноября 1866 года, ставили под угрозу завершение работы над «Преступлением и наказанием». Совершенно случайно на помощь Достоевскому пришёл Александр Милюков, который для ускорения процесса над созданием романа «Игрок» нашёл лучшую стенографистку Анну Григорьевну Сниткину. Вскоре после передачи рукописи романа «Игрок» издателю, 8 ноября 1866 года, Достоевский сделал Анне Григорьевне предложение руки и сердца. 15 февраля 1867 года в Троицком соборе состоялось таинство венчания Достоевского и Сниткиной. От брака с Анной Григорьевной у Фёдора Михайловича было четверо детей. В первые годы новой супружеской жизни писатель окончательно вернулся к Богу.

Роман «Преступление и наказание» был оплачен очень хорошо, но чтобы эти деньги не отобрали кредиторы, писатель уехал со своей новой женой за границу.

В 1871 году, после четырёхлетнего пребывания в Европе, Достоевский с семьёй вернулся в Петербург. Возвращение в Россию знаменовало наиболее благоприятный в материальном плане период жизни писателя и самый светлый период семейного счастья. Анна Григорьевна обустроила жизнь писателя, взяв на себя руководство финансами семьи, а с 1871 года Достоевский навсегда бросил рулетку. Эти годы жизни были очень плодотворными.

В 1878 году его трёхлетний сын Алексей погиб от эпилепсии, от него же унаследованной. Фёдор был страшно поражён этою смертью. Он как-то особенно любил Лёшу, почти болезненной любовью, точно предчувствуя, что скоро его потеряет.

К наиболее значительным произведениям Достоевского литературоведы относят уникальный в русской и мировой литературе моножурнал философско-литературной публицистики «Дневник писателя» и так называемое «великое пятикнижие», в которое входят последние романы: «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1871–1872), «Подросток» (1875), «Братья Карамазовы» (1879–1880).

8 июня 1880 года, немногим более чем за полгода до смерти, Достоевский произнёс знаменитую речь в Благородном собрании, посвящённую открытию памятника Пушкину в Москве. По мнению Достоевского ни один мировой гений не обладал пушкинской способностью всемирной отзывчивости. «Как умел он перевоплощаться в чужую национальность! в “Дон Жуане” он испанец, в “Пире во время чумы” – англичанин, в “Подражаниях Корану” – он араб, в “Египетских ночах” – римлянин (…). Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите (…). Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».

В ночь с 25 на 26 января 1881 года Достоевский начал кашлять кровью. 26 января – два новых кровотечения. Вызывают доктора; больной теряет сознание. Придя в себя, он говорит жене: «Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедоваться и причаститься». Рано утром 28 января больной будит жену. «Знаешь, Аня, – говорит он, – я уже три часа как не сплю и все думаю и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру». Анна Григорьевна уверяет мужа, что он будет жить. Он прерывает её: «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие».

По словам Любови Федоровны, дочери писателя, умирающий отец позвал к себе детей, попросил прочесть им притчу о блудном сыне и сказал: «Дети, не забывайте никогда того, что только что слышали здесь. Храните беззаветную веру в Господа и никогда не отчаивайтесь в Его прощении. Я очень люблю вас, но моя любовь – ничто в сравнении с бесконечною любовью Господа ко всем людям, созданным Им. Если бы даже вам случилось в течение вашей жизни совершить преступление, то все‑таки не теряйте надежды на Господа. Вы Его дети – смиряйтесь перед Ним, как перед вашим отцом, молите Его о прощении, и Он будет радоваться вашему раскаянию, как Он радовался возвращению блудного сына».[10]

В 8 часов 38 минут вечера Достоевский скончался.

Достоевский не учился философии, не писал философские трактаты и не претендовал на звание философа. Современники писателя не рассматривали его сочинения с философской точки зрения, однако Достоевский при всей своей удалённости от академической философии был одним из самых философских писателей. Если мало найдётся учёных, столь много сделавших для философии, как Паскаль, то едва ли больше найдётся литераторов, столь много сделавших для философии, как Достоевский.

«Всё творчество Достоевского, – пишет Бердяев, – есть художественное разрешение идейной задачи, есть трагическое движение идей. Герой из подполья – идея, Раскольников – идея, Ставрогин, Кириллов, Шатов, Пётр Верховенский – идеи, Иван Карамазов – идея. Все герои Достоевского поглощены какой-нибудь идеей, опьянены идеей, все разговоры в его романах представляют изумительную диалектику идей. Всё, что написано Достоевским, написано им о мировых “проклятых” вопросах (…). Он “идейный” писатель в платоновском смысле слова (…). О себе Достоевский очень скромно говорил: “Шваховат я в философии (но не в любви к ней, в любви к ней силён)”. Это значит, что академическая философия ему плохо давалась. Его интуитивный гений знал собственные пути философствования. Он был настоящим философом, величайшим русским философом. Для философии он даёт бесконечно много. Философская мысль должна быть насыщена его созерцаниями. Творчество Достоевского бесконечно важно для философской антропологии, для философии истории, для философии религии, для нравственной философии». ^[11]

ЛИЧНОСТЬ ДОСТОЕВСКОГО

«Достоевский страстно хочет любить и быть любимым, – пишет Николай Лосский, – он считает себя “человеком с нежным сердцем, но не умеющим высказывать свои чувства”. Во все периоды своей жизни он жалуется на свой скверный отталкивающий характер: “Иногда, когда сердце моё плавает в любви, не добьёшься от меня ласкового слова”. Неудивительно поэтому, что свою жажду любви он удовлетворяет в мечтах и изливает её в таких повестях, как “Белые ночи”, “Неточка Незванова”, “Хозяйка”, “Бедные люди”, “Маленький герой” (…). Когда исключительные условия или семейная связь, или просто привычка снимают преграду между Достоевским и людьми, нежность его души и доброта обнаруживается ярко и сильно (…). Множество фактов свидетельствует о его чрезвычайной доброте». [12]

Достоевский – глубокий меланхолик. Он живёт внутри себя. Еще в 1847 году в письме брату Михаилу, он сознаётся в своём психическом неравновесии: «С отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмёт слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни»[13]. Достоевский нередко оказывался на грани сумасшествия в попытке преодолеть пропасть между внешним и внутренним. Творчество спасло его от душевного заболевания, дало выход внутреннему напряжению.

Романы Достоевского раскрывают внутренний опыт, скрытую от взгляда читателя борьбу. Анализ его творчества обнаруживает полноту сложной психической и духовной личности. Достоевский открывал бездны в себе самом. Его персонажи – его святые, равно как и грешники, – это как бы он сам. «В судьбе своих героев он рассказывает о своей судьбе, в их сомнениях – о своих сомнениях, в их раздвоениях – о своих раздвоениях, в их преступном опыте – о тайных преступлениях своего духа».^[14]

Достоевский был крайне противоречивой личностью. В жизни он руководствовался не одними лишь высокими стремлениями, о которых мы уже знаем. Не чужды были ему и явные пороки: тщеславие (успех вскружил ему голову), неумеренность (рулетка и её последствия), и особенно несправедливость. Достоевский был несправедлив к своей первой жене: приблизительно за полтора года до её смерти, он начал изменять ей, вступив в связь с Аполлинарией Сусловой. Он был несправедлив к полякам, евреям, американцам, немцам, англичанам и французам, которых постоянно обижал в «Дневнике писателя», хотя и ценил высокую культуру западной Европы. Он был несправедлив и к своему народу: он так воспевал сакральность связи русского мужика с православным царём, что невольно способствовал появлению тёмной личности Распутина.[15] «Убил русскую монархию Григорий Распутин, – пишет Николай Бердяев (…). – Связь царя с Григорием Распутиным мистически прикончила русское самодержавие (…). Это была кара за русское религиозное народничество, обоготворявшее языческую народную стихию и оторванное от Вселенского Логоса, от Вселенской Церкви».[16]

В Достоевском всякие мерзости уживаются с благородством. В этом отношении он сильно отличается от Паскаля и Соловьёва, в которых стремление к самосовершенствованию и святости более очевидно.

ХОЧУ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

В 18 лет Достоевский уже сформулировал свою миссию. Брату Михаилу он пишет: «Человек есть тайна. Её надо разгадать (…). Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».^[17]

В 29 лет, перед ссылкой в Сибирь, Достоевский прощается с братом: «Брат! я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчасть­ях, не уныть и не пасть – вот в чём жизнь, в чём задача её. Я со­знал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою».^[18]

Достоевского интересовали люди, исключительно люди. «Всё внешнее – город и его особая атмосфера, комнаты и их уродливая обстановка, трактиры с их вонью и грязью, внешние фабулы романа, – всё это лишь знаки, символы внутреннего, духовного человеческого мира, лишь отображения внутренней человеческой судьбы».^[19]

Достоевский не психолог, как Толстой. Он антрополог. «Достоевский выводит нас из безвыходного круга психологизма и направляет наше сознание на вечные вопросы. Достоевский знает, что достоинство человека целиком раскрывается не в душевном пространстве, а в духовно-религиозном (…). У Достоевского было высокое понимание человека – и в этом его великое историческое значение. Все свои творческие силы он посвятил борьбе за духовную природу человека, защите его достоинства, личности и свободы».^[20]

Творчество Достоевского проникнуто беспредельным состраданием к человеку. При этом Достоевский невозможно назвать сентиментальным гуманистом. Он проповедует не только сострадание, но и страдание. Он верит в его искупительную силу.

Любовь и сострадание к человеку; защита его достоинства, его личности, его свободы; поиск Бога в человеке; жажда очищающего страдания … – в этом весь Достоевский.

ШИРОК ЧЕЛОВЕК…

«Красота – это страшная и ужасная вещь! – утверждает Дмитрий Карамазов (…). – Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил (…). Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Широк человек – в добре и во зле. Встречи на каторге с узниками, не показавшими после страшных преступлений ни малейшего раскаяния, открыли перед Достоевским всю реальность зла, всю демоническую силу греха. Как карточный домик, рухнули его «натуралистические» убеждения. Он понял, что помимо социально-политического зла, с которым он раньше боролся, есть зло личностное, более глубокое, более опасное. Руссоизм, либерализм, социализм – все учения, отрицающие первородный грех, разлетелись вдребезги.

«Вся духовная природа Достоевского восставала против внешнего объяснения зла и преступления из социальной среды и отрицания на этом основании наказания. Достоевский с ненавистью относился к этой позитивно-гуманитарной теории. Он видел в ней отрицание глубины человеческой природы, отрицание свободы человеческого духа и связанной с ней ответственности. Если человек есть лишь пассивный рефлекс внешней социальной среды, если он не ответственное существо, то нет человека и нет Бога, нет свободы, нет зла и нет добра. Такое принижение человека, такой отказ от своего первородства вызывает в Достоевском гнев. Он не может спокойно говорить об этом учении, столь преобладавшем в его время».^[21]

Достоевский осознаёт силу личностного зла, но сохраняет веру в свободу и нравственные способности человека. Широк человек, потому что широко поле его свободы и широки рамки его личной ответственности. Человек не «слишком широк», и желание «сузить его» может исходить только от Антихриста.

БОГОЧЕЛОВЕК

Достоевский верит в человека, потому что верит в Богочеловека. В своём трагическом падении человек раскрывает милосердный, глубоко человечный и светлый Лик Христа, он раскрывает своё достоинство, очищается страданием и покаянием и спасается.

«Вера в человека, – пишет Бердяев, – есть вера во Христа, в Богочеловека. Через всю жизнь свою Достоевский пронёс исключительное, единственное чувство Христа (…). Во имя Христа, из бесконечной любви к Христу, порвал Достоевский с тем гуманистическим миром, пророком которого был Белинский».^[22]

Длинный процесс обращения Достоевского начался в Петропавловской крепости, когда ему было 29 лет. В 33 года, едва выйдя с каторги, он осознал пройденный им духовный путь. На каторге «я себя понял (…), Христа понял (…), русского человека понял».^[23]

Достоевский потрясён человечеством Христа, его совершенной человеческой природой, его общечеловеческими добродетелями. Выйдя из острога, он пишет Наталии Дмитриевне Фонвизиной, одной из женщин, передавших петрашевцам Евангелие: «Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим и в такие минуты я сложил себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной».^[24]

Достоевскому не нужен Бог, не ставший человеком, не нужна Истина, не ставшая плотью. Он принимает Божество Христа, потому что влюблён в Его Человечество.

ЧЕЛОВЕКОБОГ ПРОТИВ БОГОЧЕЛОВЕКА

«Мир закончит» тот, кому имя будет «человекобог», – говорит Кириллов в «Бесах». «Богочеловек?» – переспрашивает Ставрогин. «Человекобог, – отвечает Кириллов, – в этом разница».

Современный человек отрицает Бога, а значит – и Богочеловека. Он создаёт условия для появления человекобога. «Если нет Бога, – говорит Кириллов, – то я бог». Человекобог – человек, которому всё позволено.

Раскольников, герой «Преступления и наказания», хочет быть человекобогом. «Свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» Он задаёт себе вопрос: «Вошь ли я, как все, или человек?», «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Он убил старуху-процентщицу, но сомнение в себе доказывает его постыдную «слабость». «Я на той стороне остался, – говорит он Соне. – (…) Чёрт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришёл теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришёл ли бы я к тебе? Слушай, когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!» Раскольников – «неудачник», он так и не стал человекобогом.

В отличие от Раскольникова, Пётр Верховенский в «Бесах» воплощает в себе настоящего, преуспевающего человекобога. Его царство – царство грядущей революции: «Слушайте, мы сделаем смуту, – бормотал Пётр Верховенский быстро и почти как в бреду (…). Мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ (…). Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны (…). Мы всякого гения потушим в младенчестве (…). У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет (…) все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно (…). Везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный (…). Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького (…). Раскачка такая пойдет, какой ещё мир не видал (…). А тут сила, да ещё какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всё подымется! (…). И взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!»^[25]

Человекобог не колеблется, не испытывает сомнений, у него нет угрызений совести. Через 10 лет после выхода «Бесов» Ницше создаст в «Заратустре» образ сверхчеловека, вылитую копию человекобога Достоевского.

«ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОМ ИНКВИЗИТОРЕ»: КРАХ АТЕИСТИЧЕСКОГО ГУМАНИЗМА

Вершина творчества Достоевского – Легенда о Великом Инквизиторе в «Братьях Карамазовых». При всей своей философской глубине это одно из самых увлекательных и популярных произведений мировой литературы.

История, которую сочинил Иван Карамазов и рассказывает брату Алёше, происходит в Севилье XV века. Автор воображает, что Иисус Христос вернулся на Землю, чтобы ближе познакомиться с испанской инквизицией, историческим явлением так мало соответствующим Его учению. Великий Инквизитор берёт Христа под стражу и приговаривает к смертной казни:

«Завтра же я осужу и сожгу тебя на костре (…). Не ты ли так часто тогда говорил: “Хочу сделать вас свободными”. Но вот ты теперь увидел этих “свободных” людей (…). Да, это дело нам дорого стоило, (…) но мы докончили его наконец (…). Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко (…). Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили её к ногам нашим (…). Ничто, никогда, ни для человеческого общества, ни для человека не было более невыносимым, чем свобода! (…). Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики (…). Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть (…).

Когда инквизитор умолк, то некоторое время ждёт, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник всё время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает.

Поцелуй горит на его сердце…»

Великий Инквизитор – лицо трагическое. Он отдал свою жизнь на служение Христу – и вдруг на закате дней, потерял веру. Он обвиняет Христа в том, что тот переоценил способности человека, а значит – сделал его несчастным. Он выступает против Христа во имя Христова завета любви к ближним. Он сатанически нарушает заповедь любви к Богу и при этом фанатично требует соблюдения заповеди любви к ближнему. Для него любить ближнего – значит упразднить его достоинство, совесть, свободу и ответственность, упразднить человечность, ибо она – бремя, для человека невыносимое.

Великого Инквизитора возмущает аристократизм религии Христа: «Тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих Тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые».

Однако, потеряв веру в Бога, он утрачивает и веру в человека. Он ничего от него не требует и оправдывает все его грехи. Чтобы осчастливить человечество (он филантроп), он отнимает у него всё человеческое: духовность. Он любит людей, как любят домашних животных. Легенда великого инквизитора – жестокая критика атеистического гуманизма: если не веришь в Бога и в бессмертие души, единственный способ любить человечество – превратить его в стадо, единственный способ любить мир – превратить его в откормочную ферму.

Если «Бесы», которым всё позволено, – прототипы ницшеанского сверхчеловека, не имеющего другой цели, как удовлетворить свою жажду власти, «Великий Инквизитор» – человек с «добрыми намерениями». Зло «Бесов» цинично; зло «Великого Инквизитора» лицемерно: ради любви он отменяет любовь, ради блага человечества он развращает человечество. Зло «Великого Инквизитора» является в обличье добра и прельщает. «Великий Инквизитор» – антихрист, двойник Христа, стремящийся «исправить» Его дело.

«Легенда» завершает дело всей жизни Достоевского: его борьбу за человека. Он открывает в ней неотделимость веры в человека от веры в Бога. Он решительно утверждает свободу, как образ Божий в человеке.

«Историческая миссия Достоевского, – пишет Бердяев, – в признании краха безбожного гуманизма и в изобличении его религиозной лжи. Все его романы посвящены борьбе с соблазнами безбожного человеколюбия. Любовь к людям может быть только во Христе, и человеческое братство возможно лишь на христианской основе».^[26]

Как замечает Алёша, в Легенде финал свидетельствует о торжестве Христа, а не Великого Инквизитора. «Поцелуй горит на его сердце…»

ЖИТЬ ПО ДОСТОЕВСКОМУ

 Жить по Достоевскому – значит раскрывать в своих падениях милосердный, человечный и светлый лик Христа, раскрывать своё достоинство, очищаться страданием и покаянием.

Жить по Достоевскому – значит испытывать непомерную страсть к человеку, его достоинству, его свободе, его бессмертной душе, и сохранять это достоинство в попирающем его мире.

Жить по Достоевскому – значит утверждать свободу, как образ Божий в человеке. Не разменивать свободу на безопасность и материально комфортабельную жизнь, не соглашаться на стадное существование.

Жить по Достоевскому – значит узнавать дух Великого Инквизитора в тех, кто ради любви к человеку и его слабости, оправдывает любой грех и таким образом делает бесполезными прощение и милосердие Божие.

СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА

---

[1] Ф.М. Достоевский, Братья Карамазовы, Книга VI. Глава 2.

[2] Ф.М. Достоевский, Братья Карамазовы, Эпилог, Глава 3.

[3] Ф.М. Достоевский, Письмо брату Михаилу от 16 августа 1839 г.

[4] Ф.М. Достоевский, Петербургские сновидения в стихах и прозе (1861).

[5] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I. YMCA PRESS, Прага 1923.

[6] Ф. Достоевский, Дневник писателя, 1877 год. Январь. Гл. 2. § 4.

[7] Ф.М. Достоевский, Письмо из петропавловской крепости к брату Михаилу, 22.12.1849

[8] Ф.М. Достоевский, Письмо к брату Андрею, 6.11.1854

[9] Ф.М. Достоевский, Записки из мертвого дома, Глава IX, Побег.

[10] Л.Ф. Достоевская, Достоевский в изображении своей дочери.

[11] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I.

[12] Н.О. Лосский, Достоевский и его христианское миропонимание. Часть I. Глава первая. Основные черты характера Достоевского.

[13] Ф.М. Достоевский, Письмо брату Михаилу, Январь-февраль 1847.

[14] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I.

[15]См. В.К. Кантор, Культурно-философский национализм как провокация Имперского кризиса в России конца XIX – начала XX вв.

[16] Н.А. Бердяев, Духовные основы русской революции. Опыты 1917-1918 гг. СПб.: РХГИ, 1999. С. 15 – 16.

[17] Ф. Достоевский, Письмо брату Михаилу от 16 августа 1839 г.

[18] Ф. Достоевский, Письмо брату Михаилу от 22 декабря 1849 г.

[19] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I.

[20] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I.

[21] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, IV.

[22] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, I.

[23] Вс. Соловьёв, Воспоминания о Ф.М. До­стоевском, Исторический вестник (1881. № 3).

[24] Ф. Достоевский, Письмо к Н.Д. Фонвизиной, Омск, 1854 г.

[25] Ф. Достоевский, Бесы (II часть, VIII глава).

[26] Н. Бердяев, Миросозерцание Достоевского, IV.