«ВСЕЕДИННАЯ ЖИЗНЬ» ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА (1853-1900)

Владимир Соловьёв родился в Москве 28 января 1853 года в семье выдающегося русского историка Сергея Михайловича Соловьёва. Мать Владимира, Поликсена Владимировна, принадлежала дворянскому роду Романовых, имевшему польские и казацкие корни. Среди предков Романовых был известный русский и украинский философ Григорий Саввич Сковорода, которого нередко называют первым философом Российской империи.

У Полины Владимировны и Сергея Михайловича было 12 детей, из которых четверо умерли в раннем возрасте. Владимир был четвёртым ребенком в семье.

Дед Владимира, Михаил Васильевич Соловьёв, был священником. В год своей смерти, когда Владимиру было 8 лет, он привёл его в алтарь, поставил на колени перед престолом и благословил на служение Богу. Позже Соловьёв посвятил ему свой трактат по нравственной философии «Оправдание добра».

Владимир унаследовал благочестие деда, чуткость матери, мудрость и мужество отца.

В 13 лет Соловьёв разочаровался в религии. «Самостоятельное умственное развитие началось у меня, – пишет он, – с появления религиозного скептицизма на тринадцатом году жизни. Ход моих мыслей в этом направлении был совершенно последователен, и в четыре года я пережил один за другим все фазисы отрицательного движения европейской мысли за последние четыре века. От сомнения в необходимости религиозности внешней, от иконоборства, я перешел к рационализму, к неверию в чудо и в божественность Христа, стал деистом, потом пантеистом, потом атеистом и материалистом. На каждой из этих ступеней я останавливался с увлечением и фанатизмом». [1]

Соловьёв окончил гимназический курс с золотой медалью и поступил в Московский университет. Следуя желанию своего отца-историка, он поступил на историко-филологический факультет, однако в первый же год перевёлся на естественное отделение физико-математического факультета.

«Я поступил в Университет, – пишет он, – с вполне определённым, отрицательным отношением к религии и с потребностью нового положительного содержания для ума. В естественных науках, которым я думал себя посвятить, меня интересовали не специальные подробности, а общие результаты, философская сторона естествознания».[2]

В первые университетские годы Соловьёв увлекался идеями Шопенгауэра. Он принимал немецкого философа полностью: его безграничный пессимизм, туманные надежды на преодоление страданий через Нирвану. Аскетизм Шопенгауэра стал для Соловьёва пропедевтикой евангельского аскетизма.

Проучившись три года на отделении естествознания, Соловьёв оставил физико-математический факультет и вернулся вольным слушателем на историко-филологический факультет. В то время он начал увлекаться спиритизмом.

В 19 лет он бросил спиритизм, признав христианство безусловной истиной, и переселился в Сергиев Посад, где целый год слушал лекции в Духовной академии.

В одиночестве, среди греческих Отцов Церкви и немецких философов, разгорелась его любовь к двоюродной сестре Кате. Но брак не состоялся – Катя искала комфортной жизни, а Владимир призывал её к самовоспитанию и аскезе…

Читая письма 19-летнего Соловьёва к двоюродной сестре, мы обнаруживаем, что уже тогда он глубоко осознавал свою жизненную миссию: создать философскую систему, которая позволила бы современникам понять суть христианской религии, и дать богословию философскую базу, доступную новому человеку.

Соловьёв не стремился к монашеству. Он писал: «Монашество некогда имело своё высокое назначение, но теперь пришло время не бегать от мира, а идти в мир, чтобы преобразовать его».[3]

В возрасте 21 года, в Санкт-Петербурге, Соловьёв блестяще защитил магистерскую диссертацию «Кризис западной философии», и был избран доцентом Московского университета, где начал преподавать философию.

Там же Соловьёв познакомился с профессором Памфилом Юркевичем, в котором нашёл подлинного учителя и единомышленника. Юркевич, как и библейские авторы, считал сердце средоточием духовной жизни. Он решительно восставал против одностороннего рационализма Нового Времени, против тех, кто видел в мышлении центральную и основную силу души. Не мышление, – говорит Юркевич, – образует «сущность» человека, а непосредственные и глубокие переживания его сердца. По мнению Юркевича, разум есть сила владычественная, а не рождающая. Духовная жизнь рождается в сердце – во мраке и темноте – то есть в глубинах, прежде света разума. Разум есть вершина, а не фундамент духовной жизни человека.

На 22 году жизни Соловьёв отправился в научную командировку за границу, во время которой посетил Англию, Египет, Италию и Францию. В Англии он познакомился с древними и современными мистическими учениями, в том числе с Каббалой.

В Британском музее и Египетской пустыне он пережил мистические видения, в которых ему открылось всеединое начало: «Всё видел я, и всё одно лишь было». С тех пор тема Софии Премудрости Божией стала главной темой его философской мысли.

В памяти от этой поездки у него остались только Британский музей и Египетская пустыня. «Больше уже путешествовать не буду»[4], – пишет он отцу из Парижа. И действительно, в дальнейшем, вплоть до 1886 года, он десять лет безвыездно живёт в России.

Соловьёв вернулся на Родину убеждённым славянофилом. Своё славянофильское кредо он изложил в краткой лекции «Три силы» на заседании Общества Любителей Русской словесности. Восток, утверждающий бесчеловечного бога – носитель первой силы, Запад, утверждающий безбожного человека – носитель второй, славянство и Россия – носительницы третьей силы, богочеловеческой. «Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением против её призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно её не имеют никакого значения».[5]

В 24 года, не желая участвовать в конфликте между профессорами, Соловьёв оставил кафедру Московского Университета. Он переехал в Санкт-Петербург, где стал членом Учёного комитета при Министерстве народного просвещения и одновременно преподавал в Санкт-Петербургском университете. В Петербурге он сдружился с Достоевским, который был на 32 года старше его. Вместе они совершили паломничество в Оптину Пустынь.

В 1877 году Соловьёв познакомился с Софьей Петровной Хитрово, которая стала для него музой. В 1896 году, после смерти её мужа, Соловьёв сделал ей предложение, но получил отказ. Его связь с Софьей так и осталась чисто платонической.

В 1878 году он провёл цикл открытых лекций «Чтения о богочеловечестве».

Отец Владимира скончался в 1879 году. Потеря отца не могла не оставить глубокого следа в душе Соловьёва. Горе сделало его мудрее и пробудило в нём строгую религиозность, которой отмечены 80-е годы.

В 1880 году он защитил докторскую диссертацию «Критика отвлечённых начал» в Санкт-Петербургском университете, но поскольку влиятельный в то время профессор Михаил Иванович Владиславлев относился к молодому философу с плохо скрываемым пренебрежением, Соловьёв оставался на должности доцента, так и не получив звания профессора.

«Критика отвлечённых начал» – первая крупная работа Соловьёва. «Отвлечённые начала» – это отдельные моменты всеединой истины, отчуждённые от неё. Философская работа Соловьёва сводится к их возвращению в живое единство.

9 февраля 1881 года скончался Достоевский. Месяц спустя царь убит революционерами. 28 марта 1881 года Соловьёв прочитал лекцию, в которой призывал императора Александра III, во имя христианского милосердия, помиловать цареубийц Александра II. В результате ему было на некоторое время запрещено чтение публичных лекций. В 1882 году Соловьёв оставил преподавательскую деятельность.

Закончился первый период жизни Соловьёва – чисто умозрительный и славянофильский (борьба с материализмом и позитивизмом). Начался второй период – церковно-публицистический (борьба с национализмом). Соловьёв порвал со славянофилами, сблизился с католичеством и напряжённо работал в пользу единства христиан.

Считая любовь организующим началом жизни, Соловьёв искал осуществления этой любви через философский синтез и общественную справедливость. Синтез человеческого и божественного, духовного и материального, синтез Востока и Запада, России и Европы, православия и католичества – вот что характерно для Соловьёва. Если Достоевский глубокий аналитик, то Соловьёв предлагает нам синтез. Выдающийся католический богослов Ганс Урс фон Бальтазар считает, что со времён Фомы Аквинского не существовало религиозного мыслителя, обладающего большей силой синтеза, чем Соловьёв.[6]

Начиная с 1886 года, Соловьёв посещает Загреб, Париж, Шотландию, Египет, и живёт какое-то время в Финляндии.

В 1891 году ему запретили читать лекции на церковные темы, а его работы подвергли цензуре и запрету к изданию. «Россия и вселенская церковь» впервые появилась в Париже на французском.

В 90-е годы Соловьёв вернулся к теоретической философии («Красота в природе», «Смысл любви», «Оправдание добра»).

У него, как у многих русских поэтов, было чувство, что Россию ждут катастрофы. В 1894 году в тишине снежной Финляндии в Соловьёве созревает предчувствие мирового катаклизма:

«И голос всё тот же звучит в тишине без укора:

Конец уже близок, нежданное сбудется скоро».[7]

Его начали преследовать мрачные видения. Он часто видел дьявола. Летом 1897 года он пишет своему другу Величко:

«Есть бестолковица,

Сон уж не тот,

Что-то готовится,

Кто-то идёт».

Тема конца мира и пришествия антихриста волновала Соловьёва ещё со времён отрочества. Ребёнком он предавался аскетическим упражнениям, чтобы подготовить себя к истязаниям, которым антихрист подвергнет верных христиан.

Весной 1899 года он пишет «Три разговора», которые заканчиваются «Краткой повестью об Антихристе». В этой повести Соловьёв предсказывает, что XX вeк будет «эпoxoю пocлeдниx вeликиx вoйн, мeждoycoбий и переворотов». Он пророчески рассказывает о «замечательном человеке», который появится в начале XXI века в «европейских соединённых штатах» и выработает план «вселенского мира и благоденствия», который всем понравится и даст ему большую известность и власть. Этот план основан на христианских ценностях, но в нём ни разу не упомянуто о Христе. «Замечательный человек» – это, конечно, Антихрист. Его план – поглощение христианства гуманизмом.

Летом 1900 года он приехал в Москву, чтобы сдать в печать свой перевод Платона. Уже 15 июля, в день своих именин, он почувствовал себя очень плохо. Соловьёв переживал полнейшее истощение, сильнейший атеросклероз, цирроз почек и уремию. Ко всему этому примешался, по-видимому, и какой-то острый процесс, послуживший толчком к развитию болезни. Соловьёв убеждён, что дьявол мстит ему за «Повесть».

Соловьёв попросил своего друга Давыдова отвезти его в подмосковное имение Узкое, принадлежавшее тогда князю Петру Николаевичу Трубецкому, в котором жил со своей семьёй друг и ученик Владимира Соловьёва, известный профессор Московского университета Сергей Трубецкой, единокровный брат владельца имения.

В имение Соловев приехал уже тяжело больным. Он исповедовался, причастился, а затем обратился к жене своего друга Трубецкого с просьбой: «Мешайте мне засыпать, заставляйте меня молиться за еврейский народ, мне надо за него молиться», и стал громко читать псалмы на еврейском языке.

13 августа 1900 года, на 47 году жизни, после двухнедельной болезни, Владимир Соловьёв тихо скончался в Узком, в кабинете Петра Трубецкого. Его последние слова – «Трудна работа Божия». Великий русский философ похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря подле могилы своего отца.

ЛИЧНОСТЬ СОЛОВЬЁВА

Иосиф Юрий Штроссмайер, хорватский католический епископ, в своём письме от 1886 года к Венскому нунцию Серафино Ванутелли, написал: «Соловьёв – душа чистая, благочестивая и воистину святая».

Освоив к 23 годам немецкую философию, богословие, и блестяще защитив магистерскую диссертацию, Соловьёв, конечно, осознавал свою одарённость, однако пытался воспринимать её смиренно, не впадая в гордыню:

Когда в свою сухую ниву
Я семя истины приял,
Оно взошло – и торопливо
Я жатву первую собрал.
Не я растил, не я лелеял,
Не я поил его дождём,
Не я над ним прохладой веял
Иль ярким согревал лучом.
О нет! Я терном и волчцами
Посев небесный подавлял,
Земных стремлений плевелами
Его теснил и заглушал.

Соловьёв был деятельным, не кабинетным философом. Он активно занимался вопросами социальной справедливости, будучи гражданином в самом широком смысле этого слова. Он обо всем писал, всем интересовался, на всё обращал внимание, словом, был человеком универсальным. Если справедливость – добродетель цельности и всеобъемлемости, то вслед за поэтом Вячеславом Ивановым можно сказать, что «именно справедливость была основной добродетелью Соловьёва-деятеля и Соловьёва-мыслителя. Справедливость эта была христианским радостным любованием на всё и благоговейным вниманием ко всему».[8]

О крепости его духа можно написать целый трактат. Особенно мужество Соловьёва проявилось, когда на защите своей диссертации он выступил против господствовавшего тогда позитивизма. Славянофилы, которые тогда его поддержали, вскоре оставили его, не простив ему ни критики националистического провинциализма, ни стремления ко вселенскому христианству, ни, наконец, попытки философски переосмыслить и по-новому преподать христианское вероучение.

В 1880-е годы Соловьёв покинут всеми. Он, – пишет Сергей Булгаков, – «верно и высоко нёс своё знамя, хотя это требовало истинного героизма, и отважный крестоносец не находил себе полного сочувствия и понимания ни в одном из двух станов, на которые история расколола русскую жизнь».[9]

Цензура со стороны российского государства не столько огорчала его, сколько разжигала его воинственный пыл. В 1886 году он пишет сестре Наде: «Должен ходить перед Господом, что конечно лучше, чем ходить перед людьми на задних лапах».[10]

Христос был для Соловьёва средоточием его учения и его жизни. В «Чтениях о Богочеловечестве» (1877–1881) он пишет: «Оригинальность христианства не в общих взглядах, а в положительных фактах, не в умозрительном содержании его идеи, а в её личном воплощении (…). Собственное содержание христианства есть Христос, единственно и исключительно Христос. В христианстве как таковом мы находим Христа и только Христа».

В 1884 году Соловьёв выпустил свои «Духовные основы жизни». Эта книга, которая затрагивает такие главные христианские темы, как молитва, жертва, милостыня, пост, таинства, сущность Церкви, государства и общества, – завершается небольшим эссе «Образ Христа как проверка совести». Здесь Соловьёв дает своим читателям совет:

«… перед тем, как решиться на какой-нибудь поступок, имеющий значение для личной или общественной жизни, вызвать в душе своей нравственный образ Христа, сосредоточиться в нём и спросить себя: мог ли бы Он совершить этот поступок, или другими словами – одобрит Он его или нет, благословит меня или нет на его совершение? Предлагаю эту проверку всем – она не обманет. Во всяком сомнительном случае, если осталась только возможность опомниться и подумать, вспомните о Христе, вообразите его себе живым, каким Он и есть, и возложите на него всё бремя ваших сомнений».

Через несколько лет после смерти Соловьёва значительная часть русской интеллигенции отказалась от марксизма и стала верующей, что послужило толчком к религиозно-философскому ренессансу начала XX века. Поэт Вячеслав Иванов вспоминал, как последняя встреча с Соловьёвым стала для него поворотной, стала началом его возвращения в лоно Церкви. «Одному Богу известно, – пишет богослов Михаил Аксёнов-Меерсон, – сколько людей в прошлом и настоящем обязано своим обращением Соловьёву, скольких он привёл к Церкви своим пером и свидетельством жизни и скольких ещё приведет».[11]

МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ СОЛОВЬЁВА

Мистический опыт Соловьёва заставляет его воспринимать мир не как совокупность сотворённых вещей, а как живой организм. Единство этого организма воплощается в тайном создании, которое Соловьёв называет Софией, Мудростью.

В греческой традиции София есть Слово Божие, вторая Ипостась Пресвятой Троицы, несотворённая Мудрость. Однако, Книга Притч Соломоновых раскрывает нам другую Софию, сотворённую, посредницей Сотворения:

Господь имел меня началом пути Своего,
Прежде созданий Своих, искони;
От века я помазана, от начала, прежде бытия земли (…).
Когда Он уготовлял небеса, я была там (…).
Тогда я была при Нём художницею,
И была радостью всякий день,
Веселясь пред лицом Его во всё время (…). [12]

Посредницу Сотворения традиционно воспринимают как женское начало. «Вечно-женственное» (по выражению Гёте) воплощается самым возвышенным образом в Матери Божией. Софиология тесно связана с мариологией. Если в Константинополе храм Софии был посвящен Христу, в России престольный праздник храмов Софии Премудрости Божией отмечался в литургические праздники Божией Матери (в Киеве – в праздник Рождества Богоматери, в Новгороде и других городах – в праздник Успения).

«Образ Мудрости (Софии), – пишет Кардинал Ратцингер (Папа Бенедикт XVI), – скорее всего взят из египетских прообразов и адаптирован к вере народа Израиля. Мудрость раскрывается как посредница Сотворения и истории Спасения, как первая Божия тварь, в которой обнаруживается чистая, первоначальная форма творческой воли Божией и чистый ответ на эту волю (…). Всё творение отвечает подобно Его возлюбленной (…). Литургическое движение XX века категорически отрицало связь книг мудрости с Марией. Утверждалось, что возможно одно только толкование этих книг – христологическое. Долгие годы я полностью разделял это мнение, но сейчас я всё яснее вижу, что оно пренебрегает самым главным в книгах мудрости (…). На Еврейском и греческом языках мудрость – существительное женского рода (…). София стоит на той стороне реальности, которую представляет собой женщина. София – ответ на божественный призыв сотворения и избрания. Это чистый ответ, в котором окончательно обитает Божия любовь. (…) София относится и к Слову, создающему мудрость, и к женскому ответу, принимающему эту мудрость. Этот же ответ делает мудрость плодотворной. Отрицать богородичное толкование софиологии – значит отрицать целое измерение библейской и христианской тайны. Образ женщины выражает собой чудо Сотворения и плодотворность благодати. Мария – личностное воплощение женского начала (…). Отрицать женское начало, богородичное начало, значит отрицать Сотворение и отменить благодать».[13]

София, как женское начало, таинственно связанное с Сотворением мира и Искуплением рода человеческого – это не эзотерическое понятие, а настоящая христианская истина.

В автобиографическом стихотворении «Три свидания», написанном в сентябре 1898 года, Соловьёв рассказывает о том, как в свои ранние годы он пережил опыт мистической встречи с Софией. В стихотворении он «воспроизвёл самое значительное из того, что случилось с ним в жизни».[14]

Соловьёв вспоминает, как в 9 лет он влюбился в девочку, которая предпо­чла ему другого. Эта детская драма имела в своём результате «первое свидание» с небесной подругой. В 1862 году, в праздник Вознесения, в храме, под звуки херу­вимской песни, предстала ему она. Поток страстей бесследно иссяк в душе мальчика:

…Лазурь кругом, лазурь в душе моей.
Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.

«Второе свидание» состоялось 13 годами позже (Соловьёву было тогда 22 года), в Лондоне, в читальном зале Британского музея:

Вдруг золотой лазурью всё полно…
И перед мной она сияет снова –
Одно её лицо – оно одно.
Я ей сказал: «Твоё лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.

(…)

В Египте будь – внутри раздался голос…
«Третье свидание» – годом позже, в Египетской пусты­не, на заре:
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки –
Все обнял тут один недвижный взор…

(…)

Всё видел я, и всё одно лишь было –
Один лишь образ женской красоты…
Безмерное в его размер входило, –
Передо мной, во мне – одна лишь ты.

О лучезарная! тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал…
В моей душе те розы не завянут,
Куда бы ни умчал житейский вал.

Трижды молодой Соловьёв чувствовал близость Софии, в которой мис­тическим образом ему открылась конкретная идея всеединства: «Всё видел я, и всё одно лишь было – один лишь образ женской красоты».

София живого мистицизма Соловьёва «есть существо индивидуальное, конкретное, живое, почти осязаемое и во всяком случае доступное зрению, существо божественно-человеческое, человеческое в женском облике, существо близкое и снисходительное, доступное интеллектуальному, личному и непосредственному общению, существо понимающее и говорящее, существо, которое помогает и направляет в жизни, существо, наконец, которое любят живой и пылкой любовью, сублимированной, конечно, и очищенной от всякой чувственности, но всё же сознающей, что она обращена к женскому существу, которое принимает её, возможно, отвечает на неё и в любом случае вознаграждает её, открывая свою красоту, которая никогда не бывает абстрактной».[15]

У Соловьёва было видение всеединства мира, в котором нет отделения частей от целого, нет вражды и раздора, нет ничего отвлечённого и самоутверждающегося. Мистические, сокровенные переживания Соловьёва составляют основу его жизни и философии. Всеединство было для него не умозрительной только идеей, а истиной опытной.

Соловьёв унаследовал от своей матери необыкновенную чуткость. Он глубоко переживал единство сотворённого мира. Сердцем он видел «первое сиянье всемирного и творче­ского дня», т.е. сотворённую мудрость, тайно связующую все части космоса.

«Ветви одного и того же дерева, – пишет он, – разнообразно скрещиваются и переплетаются между собой, причем эти ветви и листья различным образом соприкасаются друг с другом своими поверхностями – таково внешнее, или относительное, знание; но те же самые листья и ветви помимо этого внешнего отношения связаны ещё между собою внутренне посредством своего общего ствола и корня, из которого они одинаково получают свои жизненные соки, – таково знание мистическое».[16]

Соловьёв – религиозный философ в том смысле, что мистический опыт является основой его философских построений. Интуиция всеединства, нашедшая отражение в по­эзии Соловьёва, переводится в рациональные идеи его философии, ибо «мистицизм, который погружа­ется в непосредственные влечения сердца, не переводя их в отвлечённые, спокойные и твердые идеи, или начала ума, противоречит свойствам челове­ческого духа».[17]

В Соловьёве самый глубокий мистицизм сосуществует и взаимодействует с высшей степенью рациональности и логичности. Тем не менее, софиология Соловьёва, как он изложил её в своих работах, непроста. В ней есть определённая путаница. Специалисты часто видят в ней противоречия. Не следует забывать, однако, что эта путаница и эти противоречия указывают не столько на недостатки софиологии Соловьёва, сколько на трудности, внутренне присущие этой теме. В любом случае, изучение софиологии русского философа выходит за рамки данной книги.

ФИЛОСОФИЯ ВСЕЕДИНСТВА

Согласно Соловьёву, в результате грехопадения по­терялось единство мироздания. Мир есть хаос разрозненных элементов. Однако мир сохраняет смутное стремление к идеальному всеединству, чьё осуществление есть смысл и цель мирового процесса.

«Для Соловьёва, – пишет Николай Бердяев, – отпадение мира от Бога есть распадение его на враждующие начала. Эгоистическое самоутверждение и отчуждение суть главные признаки падения человека и мира. Но каждое из отделившихся от высшего центра начал заключает в себе частичную истину. Воссоединение этих начал с подчинением их высшему божественному нача­лу есть достижение всеединства».[18]

Согласно Соловьёву отвлечённые начала – начала частные, не видящие общего. Отвлечённые нача­ла ложны в своем исключительном самоутверждении, но заклю­чают в себе важные истины, которые надо не отрицать, а дополнить другими не менее важными истинами.

Соловьёв признаёт частичную истину, скрывающуюся в каждой философской системе, и дополняет её другими истинами, сокрытыми от частичной истины.

Так, безрелигиозный гуманизм в своём исключительном самоутверждении есть заблуждение (отвлечённое начало), но в нём есть и большая истина, играющая очень важную роль в мировом, всеедином процессе. Правда гуманизма есть вера в человека; ложь гуманизма есть отрицание Бога. Преодоление гуманизма – учение, в котором вера в человека укореняется в вере в Бога.

Правда натурализма в том, что он восхваляет человеческую природу; ложь натурализма в том, что он отрицает первородный грех и унаследованную человеком склонность ко греху. Преодоление натурализма – реалистический оптимизм, утверждающий высокий потенциал человека, но не закрывающий глаза на повреждённость человеческой природы.

Правда либерализма в том, что он восхваляет свободу; ложь либерализма в том, что он равнодушен к истине. Преодоление либерализма – учение, провозглашающее свободу и уважающее истину о человеке.

Правда социализма в том, что человек есть социальное существо; ложь социализма в том, что он отрицает индивидуальность человека. Преодоление социализма – осуществление социальной программы, уважающей индивидуальность человека и достоинство личности.

Правда национализма – утверждение особого предназначения каждого народа; ложь национализма – отрицание того, что разные народности – это различные органы всего человечества. Преодоление национализма – патриотизм, но не провинциальный, не местечковый, а способствующий благу всей человеческой семьи.

Согласно принципам гегельянской диалектики преодолеть – значит привести к синтезу, сохранив положительные аспекты и тезиса и антитезиса.

Соловьёв применяет принципы всеединства к религии. В «Третьей речи о Достоевском», произнесённой 19 февраля 1883 года, он говорит, что Россия искони находилась в борьбе с двумя силами: нехристианским востоком и христианским западом. Самоутверждение в этой борьбе было необходимо для образования государственного тела России. Теперь, когда Россия показала и Западу и Востоку свои физические силы, эта борьба теряет смысл. России следует показать свои духовные силы в примирении. Задание России – синтез между провинциальным национализмом и космополитическим глобализмом, утверждение религиозного единства в культурной множественности.

По мнению Соловьёва Бог попустил разделение между христианскими церквями, чтобы раскрыть богатство Боговоплощения и Богоискупления. «В человеческом познании и деятельности, – пишет папа Иоанн Павел II, высоко ценивший Соловьёва, – есть некая диалектика. Не учёл ли её Святой Дух в Своём Божественном “снисхождении”? Род человеческий должен достигнуть единства через множественность; он учится быть единой Церковью, сохраняя всё разнообразие форм мышления и деятельности, культур и цивилизаций. Разве такая точка зрения не соответствует, в известной степени, Премудрости Божией, благу Его и Промыслу? И всё-таки это не оправдывает нынешние, всё более глубокие разделения!»[19]

Владимир Соловьёв первый – веком раньше Иоанна Павла II – поставил вопрос о единстве христиан в терминах диалектики и всеединства.

БОГОСЛОВИЕ БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Учение о богочеловечестве восходит к христианскому догмату о неслитном и нераздельном единстве божественной и человеческой природы Иисуса Христа, утверждённому на Халкидонском соборе в 451 году.

По мнению Соловьёва, без воплощения божества в материи, мир и человек не имели бы никакого смысла. Соловьёв убеждён, что Бог стал бы человеком даже в том случае, если бы человек не согрешил. Бог стал плотью ради нас людей, а не только ради нашего спасения.

«Воплощение Божества не есть что-нибудь чудесное в собственном смысле, то есть не есть нечто чуждое общему порядку бытия, а напротив, существенно связано со всей историей мира и человечества, есть нечто подготовляемое и логически следующее из этой истории (…). Личное воплощение Слова в индивидуальном человеке есть лишь последнее звено длинного ряда других воплощений, физических и исторических, – это явление Бога во плоти человеческой есть лишь более полная, совершенная теофания в ряду других неполных подготовительных и преобразовательных теофаний. С этой точки зрения, появление духовного человека, рождение второго Адама не более непонятно, чем появление человека природного на земле, рождение первого Адама. И то, и другое было новым, небывалым фактом в мировой жизни, и то, и другое представляется в этом смысле чудесным; но это новое и небывалое подготовлено всем прежде бывшим, составляло то, чего желала, к чему стремилась и шла вся прежняя жизнь: к человеку стремилась и тяготела вся природа, к Богочеловеку направлялась вся история человечества (…). Воплощение Божества не только возможно, но и существенно входит в общий план мироздания».[20]

Подчеркнуть целесообразность Боговоплощения не значит ограничить Божию свободу: Бог не обязан был наделить людей таким даром.

По мнению Соловьёва, воплощение Богочеловека есть цен­тральное событие космического и исторического процесса. Богочеловечество, соединение Бога с человеком и через человека со всей тварью, должно осуществиться в полноте пространства и времени. Церковь, т.е. человечество, воссоединённое со своим божественным началом чрез посредство Иисуса Христа, есть главный инструмент богочеловеческого процесса. Всё земное должно быть обóжено. Царство Божие – результат этого всеобщего обóжения.

Соловьёв полагает, что средневековье не уделяет достаточно места человеческому началу, а современная цивилизация – началу божественному. Тем не менее, современный безрелигиозный гуманизм, провозгласивший христианские в своей основе ценности свободы, солидарности и прав человека, активно участвует в богочеловеческом процессе. Средоточием богочеловеческого процесса является Церковь, но этот процесс охватывает все элементы человеческой истории, даже те, которые кажутся противо­речащими христианству.

Сущность истинного христианства, – утверждает Соловьёв, – есть перерождение человечества и мира в духе Христовом. Это перерождение есть сложный и долгий процесс, недаром же оно в самом Евангелии сравнивается с ростом дерева, созреванием жатвы, вскисанием теста и т. п.

Первые христиане ожидали пришествия Царства Божия как внешней чудодейственной катастрофы, которая должна разразиться не сегодня, так завтра. Но, несмотря на грубость такого подхода, перспектива скорого мученичества поддерживала тогдашних христиан на известной духовной высоте и не уступала практическому материализму.

Когда в IV веке язычники обратились в христианство, больше всего их привлекала идея индивидуального спасения. Их волновало спасение души, но не волновало спасение общества, от которого они бежали. За исключением св. Иоанна Златоуста, проповедь восточных аскетов не имела в виду никаких христианских преобразований общественного строя.

Ограничивая дело спасения одной личной жизнью, псевдохристианский индивидуализм должен был отречься не только от мира в узком смысле – от общества, от публичной жизни, – но и от мира в широком смысле, от всей материальной природы. В этом своём одностороннем спиритуализме средневековое миросозерцание вступило в прямое противоречие с самой основой христианства. Христианство есть религия воплощения Божия и воскресения плоти, а её превратили в какой-то восточный дуализм, отрицающий материальную природу как злое начало.

В то время как мнимые христиане отрекались и отрекаются от Духа Христова в своём ложном спиритуализме, – куда же скрылся сам этот дух? Неужели человечество и вся его история покинуты Духом Христовым? Откуда же тогда весь социально-нравственный и умственный прогресс последних веков?

Большинство людей, стоявших и стоящих сейчас у руля этого прогресса, не признают себя христианами. Но если называющие себя христианами изменяли делу Христову и чуть не погубили его, если бы только оно могло погибнуть, то отчего же заявленные нехристиане (французские революционеры, например), словами отрекающиеся от Христа, не могут послужить делу Христову? Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства – если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих.[21]

Современный мир давно уже в руках нехристиан. Они и ведут цивилизацию вперёд, но вопрос, куда?

«Если [французское] революционное движение, – пишет Соловьёв, – и разрушило многое чему надлежало быть разрушенным; если оно унесло с собой и навсегда много неправд, то всё же попытка создать общественный порядок, основанный на справедливости, потерпела жалкое крушение. Справедливость есть лишь практическое выражение истины, её приложение, а точка отправления революционного движения была ложной. Утверждение прав человека, чтобы стать положительным началом общественного переустройства, требовало прежде всего установления истинной идеи человека. Как представляли себе эту последнюю республиканцы – известно: они видели и понимали в человеке лишь отвлечённую индивидуальность, умопостигаемое существо, лишённое всякого положительного содержания. Я не ставлю себе задачей разоблачение внутреннего противоречия этого революционного индивидуализма с тем, чтобы показать, как отвлечённый “человек” внезапно превратился в не менее отвлечённого “гражданина”, как свободный и властный индивид роковым образом оказался рабом и беззащитной жертвой державного Государства или “нации”, то есть шайки тёмных личностей, вынесенных революционным водоворотом на поверхность общественной жизни и освирепевших от сознания своего внутреннего ничтожества».[22]

Безрелигиозный гуманизм служил интересам христианства, провозгласив некоторые христианские идеи, о которых забыли сами христиане. Но этот же безрелигиозный гуманизм несёт в себе ложь, предрешающую его катастрофический исход.

ЖИТЬ ПО СОЛОВЬЁВУ

 Жить по Соловьёву – значит уделять «благоговейное внимание ко всему»: ко всем людям, творениям, событиям. Воздавать должное каждому человеку, каждой вещи, каждой идее. Жить в справедливости (добродетели универсальности и всеобъемлемости).

Жить по Соловьёву – значит искать единство во многообразии. Отрицать бесплодное единообразие и при этом активно работать во имя единства и солидарности человеческого рода.

Жить по Соловьёву – значит преодолевать барьеры (физические, интеллектуальные, культурные и религиозные), отделяющие нас друг от друга. Жить в любви, которая есть добродетель общения и взаимопроникновенности.

Жить по Соловьёву – значит практиковать всеединство жизни, обóживать все аспекты нашего существования, освящать мир, наполняя его христианским духом, строить Царство Божие в самом сердце общества.

——————————————————————————-

[1] С. Соловьёв, Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьёва, стр. 58. Брюссель, 1977.

[2] С. Соловьёв, Жизнь…стр. 58

[3] С. Соловьёв, Жизнь…стр. 88

[4] С. Соловьёв, С. Соловьёв, Жизнь…, стр. 150.

[5] В. Соловьёв, Три силы.

[6] H. Urs von Balthasar, Herrlichkeit. Eine Theologishe Ästhetik, Bd II, Teil 2, 651 S.

[7] В. Соловьёв, Сон наяву, январь 1895.

[8] В. Иванов, О значении Вл. Соловьёва в судьбах нашего религиозного сознания (10.02.1911)

[9] С. Булгаков, «Что даёт современному сознанию философия Владимира Соловьёва». От марксизма к идеализму. СПб 1903.

[10] С. Соловьёв, Жизнь…

[11] М. Аксёнов-Меерсон, «Соловьёв в наши дни».

[12] Притч 8:22-31 (синод.)

[13] J. Ratzinger, Daughter Zion, Meditations on the Church’s Marian Belief.

[14] В. Соловьёв, Три свидания, примечание.

[15] A. Kojevnikoff, « La métaphysique religieuse de Vladimir Soloviev. In: Revue d’histoire et de philosophie religieuses », 15e année n°1-2, Janvier-avril 1935. pp. 110-152.

[16] В. Соловьёв, Собр. соч. СПб., 1901-1903. Т.2. С.314.

[17] В. Соловьёв, Собр. соч. СПб., 1911-1914. Т.1. С.186.

[18] Н. Бердяев, Русская идея.

[19] Иоанн Павел II, Переступить порог надежды, гл. 23.

[20] В. Соловьёв, Лекции о богочеловечестве.

[21] См. В. Соловьёв, «Об упадке средневекового миросозерцания» (1891)

[22] В. Соловьёв, Россия и вселенская Церковь, Введение.