Глава 1. Идеал великодушия

Великодушие – это идеал, основанный на доверии к человеку, на убеждённости в изначальном его величии. Великодушие в большей степени, чем любая другая добродетель, побуждает человека к действию и потому является высшей формой человеческой надежды. Великодушие – это всеобъемлющая добродетель: она преображает жизнь и придаёт ей высший смысл. Великодушие – это первая специфичная добродетель лидера.

Вот уже много лет я рассказываю своим студентам, представителям различных культур, религий и языков, о великодушии – специфической добродетели лидера. Разговор о великодушии никого не оставляет равнодушным. Я знаю людей, глубоко изменившихся после знакомства с добродетелью великодушия. Но знаю и таких, сильно испугавшихся, будто им рассказали нечто крайне неприятное.

Осознание собственного достоинства

Первым, кто концептуально разработал идею великодушия (греч. мегалопсихия), был ещё Аристотель. Для древнегреческого философа великодушен тот, кто «считает себя достойным великого». Хотя великодушный человек достоин чести (по Аристотелю честь есть величайшая из внешних благ), он к ней особенно не стремится, поскольку обладает чем-то несравненно бóльшим: он обладает добродетелью, величайшим из внутренних сокровищ. Такой человек прекрасно осознаёт, что мир со всеми его благами стоит меньше, чем его личная добродетель. Великодушный человек понимает, что он достоин большего. По сравнению с добродетелью, которой он обладает, мир и его блага ровным счётом ничего не значат.

Образцом великодушия Аристотель считал Сократа, хотя и никогда не говорил об этом открыто. Для Аристотеля великодушие – это спокойствие перед лицом жизненных страданий, презрение к мнению толпы, безразличие к бесчестью. Великодушный не проявляет особой активности, он не стремится изменить мир к лучшему; он скорее холодно терпит существующее положение вещей, провозгласив свою независимость от него. Великодушный утверждает своё человеческое достоинство в коварном мире, который он искренне презирает.

Аристотелевское великодушие – это осознание собственного достоинства. Осознание своей ценности и значимости – общая характерная черта всех лидеров. Это начало лидерства, так как без такого осознания нет великодушия и нет лидерства.

Вспомним генерала Шарля де Голля. Когда 18 июня 1940 года он выступил на Би-Би-Си со своим знаменитым обращением из Лондона, призывая французов к сопротивлению нацистским оккупантам, де Голль был одинок. У него почти не было сторонников. Коллаборационистское правительство маршала Петена обвинило его в государственной измене и приговорило к смертной казни. Де Голль был никому не известным бригадным генералом, но он чутко осознавал своё достоинство. В своих Военных мемуарах он писал: «Я был одинок, и потому, что был одинок, я должен был достичь вершины, чтобы оттуда никогда не спускаться вниз».[1]

Когда в 1971 году Дарвин Смит стал президентом Кимберли-Кларк, компания прочно заняла свою нишу на рынке, хотя её основной бизнес – производство мелованной бумаги – приносил всё меньше и меньше прибыли. Но Смит понял: возглавлять респектабельную компанию – компанию «функционеров» – не его призвание. Он считал себя достойным большего, что заставило его поставить перед собой задачу: достичь величия или погибнуть. Он продал все заводы, производившие мелованную бумагу, и перевёл освободившиеся ресурсы на производство потребительских бумажных изделий (салфетки, туалетная бумага и т. п.), нарочно поставив свою компанию в серьезную конкуренцию с такими лидерами рынка, как Проктер & Гэмбл и Скотт Пэйпер. Результаты этой масштабной стратегии не заставили себя ждать: через несколько лет Кимберли-Кларк превратилась в мирового лидера по производству потребительской бумаги.

Присущее Смиту чувство собственного достоинства заставило его пренебречь мнением толпы. Аналитики Уолл-стрит и бизнес-медиа на все лады критиковали его решение, уверенные в том, что компанию ждёт неминуемый крах. Но Смит, как когда-то Сократ, не советовался с толпой.

Добродетель, побуждающая к действию

Фома Аквинский, крупнейший философ и богослов Средневековья, понимал великодушие как ненасытную жажду великих дел и свершений (extensio animi ad magna). Он использует формулу Аристотеля, но придаёт ей совершенно иной смысл. Аристотель говорит, что великодушен тот, кто считает себя достойным великого; Фома же говорит, что великодушен тот, кто считает себя достойным совершить великое.

Аристотель утверждает величие человека в его независимости от мира, ибо мир постоянно грозится уничтожить человека. Фома же утверждает величие человека в завоевании мира, ибо мир, как творение Божие, хорош.

Великодушие есть жажда великого и достижение великого. Великодушие не довольствуется начинаниями, ему нужны результаты. Великодушие есть движущая добродетель по преимуществу. В нём больше энергии, чем в храбрости. Великодушный человек реализует себя в действии и через действие, отдаётся действию целиком, страстно.

Лидеры – это люди действия, но действуют они не ради действия. Их действие – продолжение личностного бытия, плод осознания собственного достоинства и величия. Лидер – не трудоголик, он не действует, чтобы чем-то заполнить пустоту своей духовной жизни. Его активность – не слепое или механическое движение.

Личное совершенство – вот главная цель великодушия. Самое амбициозное начинание бессмысленно, если оно не ставит своей высшей целью личное совершенствование тех, кто его осуществляет.

Для лидера достижение высоких организационно-материальных целей – не самоцель, а средство, необходимое для личностного роста вовлечённых в процесс людей. Вышеупомянутый Дарвин Смит решился на огромные риски, потому что понимал: его действие способствует такому духовному росту, который обгонит все сугубо материальные результаты, какими бы значительными они ни оказались. Менеджер продвигает дела; лидер взращивает людей. Смит был выдающимся менеджером, но прежде всего блестящим лидером: его больше интересовали люди, чем вещи; он знал, что личноcтное совершенствование – совершенствование его самого и совершенствование его подчинённых – важнее материального успеха.

Высшая форма человеческой надежды

Действие – плод надежды. Чем сильнее надежда, тем выше цель. Великодушие стимулирует надежду, даёт ей всепоглощающую и опьяняющую силу.

В июне 1940 года, находясь в изгнании в Англии, генерал де Голль преподал миру потрясающий урок надежды: «Я, одинокий и лишённый всего, чувствовал себя как человек, который собирается вплавь перебраться на другой берег океана»[2]. Несмотря ни на что, де Голль начал действовать, не сомневаясь в том, что сможет объединить французов вокруг себя и победить нацистскую Германию.

Надежда устремлена к величайшему благу, невзирая на объективно существующие трудности. Душа и сердце, вдохновлённые заданием, одновременно благородным и трудным, без остатка отдают себя его выполнению.

Однажды, Эрик Лидделл, чемпион Олимпийских игр 1924 года и один из бегунов, воспетых в фильме Огненные колесницы, получил подножку от соперника в самом начале забега. Лидделл поднялся, когда все остальные участники уже убежали на 20 метров вперёд. Он догнал и обогнал основную группу, разорвал финишную ленту и упал на землю, обессиленный, но торжествующий.

Надежда – это ликующее устремление, радостная жажда поиска, в которой человек в определённом смысле уже владеет тем, чего жаждет.

Нельзя путать человеческую добродетель великодушия с богословской добродетелью надежды. Великодушный человек надеется на свои собственные силы; человек, обладающий богословской добродетелью надежды, надеется на Бога: «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»[3]

Великодушие – это природная добродетель, которую человек может обрести и развить в себе собственными силами; сверхприродная надежда – это добродетель, вложенная Богом в человеческую душу; наряду с верой и любовью она представляет собой одну из трёх богословских добродетелей. До XIII века христианские богословы не отличали великодушия от богословской надежды. Они говорили о великодушии там, где на самом деле речь шла о сверхприродной добродетели надежды. По их мнению великодушен тот, кто осознаёт своё убожество и ищет силы в одном только Боге[4].

В XIII веке Фома Аквинский, прочитав верный перевод трудов Аристотеля, вернул термину «великодушие» его подлинное значение. Фома, как и Аристотель, видит в великодушии идеал величия человека, идеал доверия к человеку. Фома чётко отличает природную добродетель великодушия от сверхприродной добродетели надежды.

Восстановление Аквинатом человеческого начала – одно из великих достижений в истории христианской мысли. Христианский гуманизм во всём своём масштабе родился из этого нового мышления.

Великодушный христианин во всём надеется только на себя, как если бы Бога не было (великодушие), и одновременно полагается лишь на Бога, словно он сам, собственными силами, не может ничего (богословская надежда). Великодушный христианин ведёт себя как взрослый в природном плане, и как дитя в плане сверхприродном. Впрочем, его сверхприродное детство не пассивно: сверхприродная надежда, как и надежда природная, не боится трудностей; напротив, она мобилизует всю душу человека, направляя её к завоеванию желаемого блага. Психология надежды одна.

Великодушие и богословская надежда – добродетели, взаимодополняющие друг друга в жизни лидера, живущего христианской верой. Александр Солженицын, русский писатель и лауреат Нобелевской премии по литературе, с потрясающей человеческой надеждой выполнял свою жизненную миссию: сохранить память о миллионах людей, обречённых на смерть коммунистической системой. Но как верующий человек Солженицын проявил богословскую надежду, не менее сильную, нежели надежду человеческую. В тяжёлое для него время он обращался к Богу с такой молитвой:

«Как легко мне жить с Тобой, Господи!

Как легко мне верить в Тебя!

Когда расступается в недоумении

или сникает ум мой,

когда умнейшие люди

не видят дальше сегодняшнего вечера

и не знают, что надо делать завтра,

Ты ниспосылаешь мне ясную уверенность,

что Ты есть

и что Ты позаботишься,

чтобы не все пути добра были закрыты»[5].

Солженицын – пример того, как великодушие и богословская надежда могут сосуществовать в жизни лидера, практикующего христианскую веру. Этот выдающийся лидер полностью полагался на себя и полностью полагался на Бога. Он верил в себя и в свою способность к действию, но в то же время верил в Бога и Его поддержку.

Великодушие неотделимо от смирения

Cмирение – это самопознание (фундаментальное смирение) и служение (братское смирение). Главная составляющая самопознания – это осознание нашей сущностной зависимости от Бога, нашего Творца. Этот аспект смирения можно назвать метафизическим смирением.

Чем больше мы говорим о великодушии, тем большее значение мы должны придавать метафизическому смирению. Чем больше мы осознаём своё собственное величие, тем острее мы должны осознавать, что величие есть дар Божий. Великодушие без смирения – это не великодушие, а самообман, который обычно приводит к большим катастрофам в личной жизни.

Великодушие и смирение идут рука об руку. Человек обязан верить в себя (великодушие), но при этом он не должен забывать, что таланты и способности, на которые он рассчитывает, даны ему Богом (смирение). За импульсом великодушия, подвигающим его на великие дела, должен непосредственно следовать импульс смирения, позволяющий ему во всём видеть Бога. Возвеличивание человека должно сопровождаться склонением перед Богом. «Когда я боролся один на один с коммунистическим режимом, – пишет Солженицын, – я понимал, что это не я борюсь, что я – муравей, чтобы такую борьбу выдержать, что я только орудие в иных руках»[6].

Будучи по-настоящему великодушным, Солженицын считал себя мощным инструментом в руках Божиих; будучи по-настоящему смиренным, он понимал, что он только инструмент.

Человек великодушный и смиренный, великодушно оценивая свои способности, считает себя достойным великих дел, за которые он берётся с полной уверенностью; в то же время, смиренно осознавая своё положение тварного существа, он прекрасно понимает, что все его способности, даже те, которые он приобрёл в результате собственных усилий, являются, в конечном итоге, Божиими дарами. Смирение наполняет его благодарностью к Богу и тем самым укрепляет его надежду.

Смирение признаёт силу и величие человека, но узнаёт в них дар Божий. Узнать в силе и величии человека дар Божий – значит не отрицать человеческую силу и величие, а посвящать их Богу.

Многие христиане верят в Бога, но немногие верят в самих себя, в свои таланты и способности. Они исключают великодушие из смирения и не хотят, да и не могут, стать лидерами. В итоге неудивительно, что современные государства чаще всего ищут себе политических лидеров в среде неверующих.

Большинство влиятельных лидеров последних трёх столетий были нехристианами. И нельзя сказать, что христиан изгнали из общественной жизни: просто сами христиане, по собственной воле, вычеркнули из неё самих себя. Это поражающий, беспрецедентный в истории человечества случай всеобщего самовыхолащивания.

За проповедь деятельного христианства, Ивана Ильина, самого национально мыслящего православного философа, то и дело упрекали в недостаточной православности и русскости. Но Ильин прав, когда говорит, что традиция «мироотречения» никогда не выражала отношения христианства к Божьему миру.

«Ныне же, – пишет Ильин, – когда вредоносное явление безбожной науки, когда страшная сила религиозно-бессмысленного государства, когда внутренняя обречённость безыдейного хозяйствования, когда растлевающая пошлость бездуховного искусства наполняют Божью землю расплясавшимися харями, христиане не могут ни отвернуться от этого зрелища, провозглашая “нейтралитет”, ни укрыться за словесное “мироотвержение” и “непротивление”. Напротив, они должны найти в себе веру и волю для искреннего творческого христианского мироприятия и для борьбы за своё поле и за свой посев. Тогда начнётся исцеление».[7]

Христианам стоит задуматься над личностью Жанны д’Арк. Жанна была истинной христианкой, носителем подлинного великодушия. По словам Гилберта Честертона, «Жанна д’Арк не топталась на распутье, отбросив все пути, как Толстой, или приняв их, как Ницше. Она выбрала путь и ринулась по нему стремительно, как молния (…). Толстой воспел крестьян – она была крестьянкой. Ницше воспел войну – она воевала. Она побила каждого из них на его поле; была добрей и смиренней Толстого, яростней Ницше»[8].

В возрасте 17 лет Жанна стала во главе французской армии. Её миссия заключалась в том, чтобы изгнать английских захватчиков из Франции и добиться коронации дофина. Она прекрасно осознавала собственное достоинство и не страшилась своей миссии. «Для этого я и родилась!» – часто повторяла она, без гордыни, но с гордостью.

Леонард Коэн, канадский бард, отразил величие Орлеанской девы в песне Жанна д’Арк. Эта песня – разговор Жанны с пожирающим её огнём:

«Я люблю твоё одиночество, я люблю твою гордость

(…)

Я видел её содрогания, я слышал её рыдания,

Я славу видел в её глазах»[9].

«Помоги себе сам, и Бог тебе поможет» – известные слова Жанны. Она верила в Бога, но в то же время верила в себя. Когда её спрашивали, зачем ей нужна армия, если сам Бог решил освободить французский народ, она отвечала с простотой крестьянки и глубиной богослова: «Солдаты будут сражаться, и Бог даст победу».

«Жанна д’Арк – это существо, настолько возвышенное над обычным человечеством, что человека такого масштаба не сыщешь и за тысячу лет»[10].

Современное общество нуждается в людях, верящих в человека. Святой Павел, апостол богословской надежды, был также апостолом человечества Христа: во Христе он видел совершенного Человека, то есть человека, в совершенстве практиковавшего все человеческие добродетели, включая великодушие. Сам Павел был, по всей видимости, самым великодушным из апостолов Христа. Он поразительно практиковал не только богословскую, но и человеческую надежду. Его человеческая энергия, подкреплённая благодатью Божией, сделала его величайшим христианским деятелем.

Христианин, несомненно, должен осознать собственные несовершенства и искать в Боге силу победить мир. Но этого недостаточно: он должен также осознать собственные способности, полагаться на них и задействовать все чисто человеческие возможности.

Очисти свои намерения

Тщеславие ищет ложного величия, а именно – чести и славы человеческой. Стремление к чести и славе портит человека и препятствует его самосовершенствованию. Честь и слава – это не цель, а всего лишь побочный (и не обязательный) результат на пути к величию.

Часто бывает, что мы стремимся к добродетели ради её самой, а к чести и славе – мимоходом. Требуется многолетняя работа, чтобы до конца искоренить тщеславие и целиком очистить свои намерения.

Нет величия там, где нет добра и правды

Студенты часто спрашивают меня: «Ленин и Гитлер – воплощение зла, но разве они не великодушны?»

Великодушие – добродетель. Гитлер и Ленин не испытывали интереса к добродетели, потому что не испытывали интереса к благу. Напротив, для них благо – препятствие на пути к достижению поставленных целей.

Нет аморального величия, нет аморального великодушия, нет аморального лидерства. Величие может быть только добродетельным.

Подобно тому, как нельзя назвать мужественным человека, жертвующего собой ради зла, нельзя назвать великодушным человека, жертвующего собой ради большого зла.

В своём романе Война и мир, говоря о Наполеоне, Толстой пишет:

«Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.

“C’est grand!” [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть “grand” и “не grand”. Grand – хорошо, не grand – дурно.  Grand есть свойство, по их понятиям, каких-то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в тёплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведённых сюда [в Москву], чувствует que c’est grand, и душа его покойна (…).

И весь мир пятьдесят лет повторяет: “Великое! Наполеон великий!” (…)

И никому в голову не придёт, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.

Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды».[11]

Величие, великодушие, лидерство – это нравственные категории. Это понимали древние греки[12], это должны понимать и сейчас все здравомыслящие люди.

Великодушие и самооценка – это разные вещи

Нельзя путать великодушие с самооценкой. Великодушие – это добродетель; самооценка – это эмоция. Добродетель объективна и устойчива; эмоция же субъективна и неустойчива: можно утром вставать с очень высокой самооценкой и вечером ложиться с самооценкой, близкой к нулю.

Часто бывает, что у малодушного человека завышенная самооценка. Это неудивительно: для высокой самооценки в принципе ничего не нужно, кроме лести.

«Добродетель юности»

Молодым людям легче практиковать великодушие, чем людям старшего возраста. Ведь молодость полна надежд: она смотрит в будущее и стремится к великим свершениям. Люди постарше обычно зациклены на прошлом, на достигнутом.

Молодёжи легче практиковать великодушие, нежели пожилым. Но это не значит, что все молодые люди великодушны, а все старики малодушны. Есть юноши, лишённые всяческих амбиций и есть старики, неустанно мечтающие о новых свершениях.

Так, несмотря на 16 лет советских тюрем и лагерей, русский инженер и писатель Дмитрий Панин сохранил молодость и щедрость души. Надежда и оптимизм не покидали его вплоть до кончины в 1987 году – в изгнании во Франции. В конце 1940-х он отбывал срок вместе с Александром Солженицыным, который представил Панина под именем Дмитрия Сологдина в своем романе «В круге первом»:

«Дмитрий Сологдин (…) был ничтожный бесправный раб. Он сидел уже двенадцать лет, но из-за второго лагерного срока конца тюрьме для него не предвиделось. Его жена иссушила молодость в бесплодном ожидании. Чтобы не быть уволенной с нынешней работы, как её уже увольняли со многих, она солгала, что мужа у неё вовсе нет, и прекратила с ним переписку. Своего единственного сына Сологдин никогда не видел: при его аресте жена была беременной. Сологдин прошёл чердынские леса, воркутинские шахты, два следствия – полгода и год, с бессонницей, изматыванием сил и соков тела. Давно уже было затоптано в грязь его имя и его будущность. Имущество его было – подержанные ватные брюки и брезентовая рабочая куртка, которые сейчас хранились в каптёрке в ожидании худших времён. Денег он получал в месяц тридцать рублей – на три килограмма сахара, и то не наличными. Дышать свежим воздухом он мог только в определённые часы, разрешаемые тюремным начальством.

И был нерушимый покой в его душе. Глаза сверкали, как у юноши. Распахнутая на морозце грудь вздымалась от полноты бытия».[13]

Душа, глаза, грудь – покой, свет, полнота бытия… Со времён Аристотеля мало кому удалось так ярко и так сжато описать телесное воплощение великодушия.

Великодушный человек остаётся юным, хотя физически он стареет. Но великодушные и в то же время действительно молодые годами люди – это явление самого высокого порядка. Они впечатляют нас. Своей неутолимой жаждой жизни и действия великодушная молодёжь напоминает нам, что важно и что не важно. Она освобождает нас от рутины и побуждает жить полной, настоящей жизнью.

В своей поэме Сумасшедший Патрик Пирс, руководитель ирландских войск в неуспешном «Пасхальном восстании» 1916 года (Пирса расстреляли англичане), ярко выразил радикализм великодушия, присущий юности:

«Я расточил драгоценные года, что Бог даровал моей юности,

В попытках невозможного достичь –

А лишь невозможное я считал достойным своих усилий.

Безумие это иль благодать? Пусть судит Бог, а не человек.

Я расточил драгоценные года…

Господи, но если их вернуть – я бы расточил снова!

Когда пройдёт горячая юность моя, обращусь к моему народу, и скажу ему:

Подражайте моему сумасшествию; не сберегайте – расточите;

Рискуйте всем, иначе всё потеряете».

Бросить адвокатскую карьеру и посвятить себя изучению и преподаванию лидерства меня побудила как раз молодёжь – университетская молодёжь. Я читал курс лекций по истории европейской интеграции и тратил много времени, пытаясь помочь своим слушателям проникнуть в движение умов и сердец отцов-основателей Евросоюза. Мои студенты восхищались величием отцов-основателей, а я восхищался их восхищением.

Великодушная молодёжь привела меня к теме лидерства, и если я когда-нибудь перестану преподавать менеджерам, то преподавать молодёжи не перестану никогда. Чтобы сильно выдохнуть, надо сначала глубоко вдохнуть. Чтобы свидетельствовать о надежде, надо сперва стать свидетелем надежды.

Всеобъемлющая добродетель

Согласно Платону, основными человеческими добродетелями являются благоразумие, справедливость, мужество и самообладание. Амвросий Медиоланский именовал их кардинальными добродетелями, ибо все прочие добродетели опираются на них (cлово «кардинальный» происходит от латинского cardo, что значит «стержень»).

Любой добродетельный поступок предполагает:

1) благоразумие, позволяющее в конкретной ситуации определить, какой поступок будет добродетельным, а какой – порочным (благоразумие, например, указывает нам, где заканчивается смелость и где начинается опрометчивость);

2) справедливость, заставляющую нас совершить этот благоразумный поступок;

3) мужество, дающее силу, выносливость и упорство, чтобы не отступать, а довести до конца добродетельный поступок;

4) самообладание, препятствующее эмоциям увести нас в сторону, противоположную от добродетельного поступка.

Кардинальные добродетели – это базовые добродетели, а они не обязательно самые важные. Аристотель говорит, что «великодушие есть своего рода венец добродетелей»[14], оно увеличивает и украшает их, позволяет им достичь своего совершенства. В этом смысле великодушие выше кардинальных добродетелей.

Великодушие заставляет каждую из добродетелей превзойти себя, увлекает за собой каждую из них в своём стремлении к величию.

Великодушный ищет в каждой добродетели заключённое в ней величие, совершенство, которое она предлагает, расцвет личности, к которому она приводит.

Великодушному противен не порок как таковой, а истощение бытия и сокращение достоинства, которые порок за собой влечёт. Великодушный отвращается от порока не потому, что это дурно, а потому что это пошло и низко.

Великодушие – это образ мышления и поведения, ведущий к расцвету человеческой личности.

СЛЕДУЮЩАЯ СТРАНИЦА


[1] Ш. де Голль, Военные мемуары. Призыв 1940–1942. Глава 3.

[2] Ш. де Голль, Военные Мемуары. Призыв 1940-1942. Глава 2.

[3] Фил 4:13.

[4] Cм. R. A. Gauthier, Magnanimité, Paris: Vrin, 1951.

[5] A. Солженицын, Крохотки. 1958-1963.

[6] Огонек, 1998/4559/24-52-53.

[7] И. Ильин, Основы христианской культуры, 5

[8] Г. Честертон, Ортодоксия. Глава 3 (Самоубийство мысли).

[9] «I love your solitude, I love your pride… / I saw her wince, I saw her cry, / I saw the glory in her eye». L. Cohen, Songs of Love and Hate, «Joan of Arc», 1971.

[10] У. Черчилль, Рождение Британии. Глава 26.

[11] Л. Толстой, Война и мир, Том IV, гл. XVIII.

[12] Достаточно прочитать исторический роман «Киропедия» Ксенофонта (430–356 до н.э.), первую книгу, в которой систематически излагались вопросы лидерства.

[13] А. Солженицын, В круге первом. Глава 26.

[14] Аристотель, Никомахова этика, Книга IV, глава VII.